Редактура: shrrg, Sharkrahs
Сверка (с англ.): Sharkrahs
Корректура и частичная сверка с япом: SnipeR_02
***********
— Интересно, что делают остальные...
— Остальные — это кто?
— Нагасэ-сан и Каватаки-сан, например.
— Школьные друзья?— Угу.
— Тогда, наверное, как обычно ходят в школу.
— Думаешь, они волнуются о нас?
— Конечно волнуются.
Но глубоко в душе я знал, что это, скорее всего, неправда.
— А папа с мамой?
— Уверен, тоже переживают...
На этом наш разговор прекратился.
И словно чтобы забыть его, мы оба уснули.
В глаза било яркое утреннее солнце. Оставив позади школьные ворота задолго до начала занятий, я держал путь к дому Маю. Сегодня начиналась наша совместная жизнь, и, переполненный предвкушением, я встал ни свет ни заря, как взрослый человек в день выхода игры, которую он ждал двенадцать лет. Впрочем, это ложь.
Я просто не хотел застать мою тетю, медсестру по профессии, «сову» по режиму. Прошлой ночью, как только я переступил порог, она закатила жуткий скандал. Походя обесценила мою жизнь и грозилась лишить меня основных прав человека. Прежде чем в ход пошли кулаки, вмешался мой понимающий дядя-врач. Он сжалился и отпустил меня с условием, что я буду заглядывать домой хотя бы раз в месяц. Тетушка же стояла на своем до последнего. Ее чрезмерная опека хоть и являлась недостатком, но скверным человеком тетю, в отличие от меня, не назовешь.
— Не рановато ли я?..
Поднявшись на третий этаж, я подошел к двери в квартиру и остановился. Маю привыкла спать подолгу. В классе, к примеру, она обычно появлялась с опозданием минимум на час, после чего сразу же опускала голову на парту и продолжала дремать.
— Я, конечно, обещал за ней зайти, но неужели она уже встала?
Особо ни на что не рассчитывая, я нажал на звонок. Не откроет — подожду снару... Дверь распахнулась и впечаталась мне в лицо.
— Что… Тво… Ай!
Эмоции, не найдя выражения в словах, воплотились в заструившуюся из носа красную жидкость. Я зажал нос и услышал бодрое приветствие Маю:
— Утречка, Мии-кун!
— Ку-ку? — Маю, все так же улыбаясь, внимательно изучала мое лицо. Внезапно она принялась рукавом своей пижамы утирать кровь, сочившуюся у меня сквозь пальцы.
— Не надо, запачкаешь одежду, — остановил ее я.
— Ничего, Мии-кун, на твою не попало.
К синему и белому ее полосатой пижамы добавился третий цвет. Увидев это, Маю завороженно улыбнулась.
У меня по коже пробежали мурашки, на спине проступил холодный пот. С неохотой я решил проверить свои подозрения:
— И долго ты тут ждала?
— Со вчера, — спокойно ответила она.
— Со вчера?..
— Со вчера.
— И с которого часа?
— Как только ты улизнул, я приняла душ и стала ждать.
Когда я уходил, было семь вечера.
— И ты ждала прямо здесь, у двери?
— Угу.
— Чем же ты занималась?
— Спала.
Что ж...
Полагаю, дальнейшее развитие наших отношений зависит от того, тронет ли меня до слез восхищения ее «преданность», или я забьюсь в угол от ее «фанатичности». Особо не задумываясь, я — будучи по натуре бунтарем, — как обычно, выбрал ни то, ни другое.
— Пожалуй, стоило прийти пораньше. Извини, — предпочел я срединный вариант.
Маю радостно заверила, что переживать не о чем, и кинулась обниматься.
— Мии-кун, — нежно прошептала она, прижимаясь лицом к моей груди.
Стоп, у меня был кое-какой вопрос к моей чрезмерно любвеобильной сожительнице...
— Ты пахнешь мылом.
От Маю тоже приятно пахло. Ее пленительный аромат прогнал из мыслей всплывший вопрос.
— Я люблю принимать ванну утром, — объяснил я. По правде говоря, сегодня — первый раз. Вчера вечером не было времени.
С повисшей на мне девушкой я вошел в квартиру. Спрашивать, переезжаю ли я к ней, Маю не стала; действительно, смысла в этом вопросе было бы мало, как и в моем ответе.
Я шагнул в уже знакомую гостиную и поставил на пол портфель и сумку с физкультурной формой. Бросив мимолетный взгляд на комнату в японском стиле, я обнаружил, что фусума плотно закрыты. Как дети не сошли с ума, находясь круглые сутки взаперти, оставалось для меня загадкой.
— Завтрак? — осведомилась Маю, все не отлипая от моей руки.
— Да, я еще не ел.
— Нет, я имела в виду, что бы ты хотел: тосты или рис?
То, что я могу не остаться на завтрак, у нее в уме, очевидно, не укладывалось. Так и представляю, как она говорит: «Откажешься — полакомлюсь тобой палочками, как прошлой ночью». Наверное, в таких вот мыслях и выражается мое сумасшествие.
— Тогда тосты. Все-таки комната в западном стиле, — ответил я рассуждением, построенном на ошибочной, абсурдной логике.
«Хорошо», — сказала Маю, но продолжила, не шевелясь, обнимать меня за руку. Судя по ее довольному виду, подушка-обнимашка из меня что надо. Мы плюхнулись на диван и включили 32-дюймовый телевизор напротив.
— Первый раз смотрю телевизор утром, — сообщила Маю.
Событие не то что редкое или давнее, а никогда раньше не случавшееся.
На экране замер знакомый пейзаж — наш городок. Следом возникла крупная надпись: «Серийный убийца до сих пор на свободе». В чем заголовок не обвинить, так это в оригинальности.
— Позапрошлой ночью опять кого-то убили.
— Ага. Ну, опасно, конечно, но люди умирают постоянно. Не вижу причины поднимать такой шум, — откликнулся я.
О последнем убийстве я узнал еще вчера.
На этот раз жертвой стал председатель ТСЖ, патрулировавший район. Его убили после того, как он закончил обход, во время пятиминутной пересменки. Причина смерти достаточно банальная: ножевые ранения. Однако какой угодно, только не заурядной была обнаруженная в виске крупная дыра. Убийство произошло приблизительно в восемь вечера неподалеку от начальной школы. Свидетелей снова не оказалось, что побудило некоторых рассматривать данное преступление как дело рук потусторонних сил. Все-таки жители городка сталкивались с убийствами крайне редко. Ну, по крайней мере, не учитывая последние полгода.
— Но скажи, страшно? Маю?..
Оставаясь безучастной к моему несостоятельному вопросу, уже переставшая улыбаться Маю не отрывала вялый взгляд от экрана.
— Давно же это было... — пробормотала она, погружаясь в воспоминания, от которых на меня накатывало отвращение посильнее, чем от мысли опустить голую ногу в ведро, кишащее личинками.
— Эй. — Маю резко подняла голову и вперилась стеклянным взглядом мне в глаза. — Мии-кун, это сделал ты?
Вот так сюрприз. Нежданно-негаданный вопрос. Хотя прозвучало это почти как утверждение.
— Нет, — соврал я. — Маа-чан, ты ведь на дух не переносишь убийц, верно?
— Угу, ненавижу их.
Маю снова засияла улыбкой. Затем расположилась у меня на коленях, будто защищая мои ноги от неведомого врага, и потерлась своей щекой о мою.
— А Мии-куна я ××× больше всего на свете.
— Ура-а-а…
Разумеется, так просто вогнать меня в краску не удастся.
— Опаньки, Мии-кун, у тебя щеки покраснели. И мурашки побежали.
Ладно, я соврал.
— Д-давай уже поедим. Что-то меня потянуло на мучное. — Нервничал я дико.
Маю с торжествующим видом погладила меня по голове, приговаривая: «Конечно, конечно». Унизительно, когда ребенок обращается с тобой как с ребенком. К словам вроде «нравиться» и физическому контакту я выработал иммунитет, но слово «любовь» и его производные — моя ахиллесова пята. Чтобы не смутиться еще сильнее, я притворно нахмурился.
Маю отстранилась и как сомнамбула поплелась на кухню. Не побежала — значит, сегодня она гораздо спокойнее, чем вчера. Я бросил ей вслед:
— А что… что бы ты сделала, окажись я и правда преступником??
Маю обернулась и уставила на меня недоумённый взгляд:
— В смысле — «что бы я сделала»?
— Не знаю. Сдала бы меня полиции, например? Подумала бы, может: «мерзкий извращенец» или «убейся об стену, дебил», или…
Удручающая скудность моего воображения навеяла жалость к себе. В голову не пришло ничего кроме расхожих оскорблений, да и те — из лексикона младшеклассников.
— Э-э, я ни-наю… — удаляясь, промямлила Маю на ломаном японском. — А что бы сделал ты, если бы я сейчас взяла и умерла? — Голос донесся уже из кухни. Маю произнесла это тихо, но слова отчетливо раздались в моих ушах.
— Я бы никогда о таком не подумал, поэтому сказать не могу.
— Ага! У меня то же самое!
А, теперь понял!
Понятия не имею, о чем она говорила, но, заразившись бьющей через край уверенностью Маю, я «решил», что понимаю. Почему бы и нет, все равно я задал вопрос не всерьез.
Мне наскучило ждать, пока Маю приготовит завтрак, и я раздвинул двери комнаты в японском стиле. Как и ожидалось, в ней стояло такое зловоние, какое не прельстило бы решительно никого. Зажав нос и попутно обнаружив, что кровь уже не идет, я шагнул в помещение.
Прижавшись друг к другу, в углу спали дети. Кота-кун приобнял Анзу-чан, словно защищая ее, а та свернулась калачиком, точно кошка, нежащаяся в лучах послеполуденного солнца.
— Вот как?..
Хотя картина была просто умилительная, у меня на лице не дрогнул ни один мускул. Моя мимика работала только при определенных обстоятельствах. При каких? Веселых, конечно же. Впрочем, это ложь.
Я вышел и направился в комнату, где, по идее, спала Маю, комнату, которую еще ни разу не посещал. Я пересек коридор и отворил дверь… От представшего моему взору зрелища хотелось закрыть руками глаза. По полу были разбросаны учебники, в углу валялись скомканные простыни. На столе громоздилась пирамида чудных навороченных устройств, со всем своим функционалом оказавшихся не у дел. Так как Маю не читала, здесь не было ни книг, ни журналов, ни уж тем более книжной полки.
Я перепрыгнул стопку учебников, открыл шкаф — и невольно вздохнул. Вещи были свалены в кучу — грозящие им складки хозяйку явно не тревожили. Порывшись в одежде, я выудил старый плед. Отряхнул с него пыль и, сунув под мышку, покинул комнату.
— Гостиная в приличном состоянии, наверное, потому, что она ей не пользуется.
Я вернулся в комнату с фусума, размышляя над бесполезностью гостиной, в которой никогда не «гостят». Я развернул плед, собираясь укрыть детей, но тут Анзу-чан вскинула на меня свои лисичьи глазки.
— Не нужен он мне, — пробурчала она с полуприкрытыми веками. — Я не приму милостыню от похитителя…
Какая умница — знаешь слово «милостыня».
В отличие от вчерашнего ночного ужина, сейчас ее строптивость не сдерживали безотлагательные физиологические потребности. Но все-таки…
— Увы, в обозримом будущем милостыни тебе ждать только от похитителей, так что просто смирись.
Я накрыл детей пледом. «Сказала же, не надо», — послышался приглушенный протест Анзу-чан.
— Если я сделаю, как ты просишь, твой брат может простудиться. Неужели тебя это устроит?
Анзу-чан сомкнула губы, потупила взор. Потом покорно заползла под плед. Я воспринял это как знак согласия и собрался уходить.
— Спасибо…
Ее голос был не громче жужжания комара; возможно, не хотела, чтобы я услышал. Однако, к ее сожалению, в полной тишине сельского утра разумнее было бы промолчать вовсе.
— …за вчера. Это Кота попросил поблагодарить, — пояснила она.
— Рад стараться, — пробормотал я, выходя из комнаты. Я и позабыл, насколько приятно иногда полицемерить.
За завтраком мы поиграли в парочку, кормя друг друга с ложечки, после чего отправились в школу. Как и вчера, запрятав поглубже свою детскость, похолодевшая Маю по дороге не вымолвила ни слова, а ее лицо не отразило и намека на чувства. «Прямо вылитая парочка изменников, покидающих отель», — от нечего делать подумалось мне. Расценив бесстрастность Маю как защитный механизм, я тоже решил сделать над собой усилие и идти молча. Перед тем как подняться по школьной лестнице, я подал ей руку.
Как только мы вошли в класс, Маю пулей рванула к своему месту, повесила сумку на крючок парты и — прильнув к ней лицом, словно в поцелуе, — мигом погрузилась в сон. А я тем временем подметил, что подобная манера спать лишает мою «вторую половинку» всей ее элегантности.
Обращаться к ней никто не смел. Маю никогда не тревожили до окончания занятий. Наш классный руководитель, Каминума-сэнсэй, заодно со всей артелью преподавательского состава, предпочитал «не замечать» спящую ученицу. Отчего Маю ни разу не получила замечания за плохое поведение.
Может, разбудить ее на обеденном перерыве? Позволит ли она проводить ее домой после школы? Вот такими вопросами я задавался, положив голову на локоть и безмолвно наблюдая, как, распластавшись на парте, спит Маю. Правда, в итоге я решил последовать примеру учителей и притвориться, будто ее не существует.
Маю так и проспала весь день, ни разу не шелохнувшись.
Безмятежное время школьных уроков подошло к концу.
В суете собиравшихся домой учеников я изучал пару выданных нам бумажек: извещение от студенческого совета и буклет с информацией о грядущей школьной экскурсии.
Уведомление от студсовета было сверху донизу исстрочено баснями больных умов у руля нашей замечательной школы. Да, именно так. О серийных убийствах, которые потрясли всю страну, предупреждалось в одной-единственной фразе: «Остерегайтесь людей с опасными предметами». Я бы возразил, что опасность представляют лишь гнилые мозги руководства. Ниже на листе ютились взгляды, убеждения и «доблестные истории» членов совета, упорядоченные в соответствии с должностной иерархией. Буквально каждое предложение кричало: «Посмотрите, какой я необыкновенный!» Даже будь я таинственным новичком, у меня ни за что не возникло бы желания бороться с такой организацией. Я сложил из листовки самолетик и запустил его в мусорное ведро. Попал.
В брошюрке касательно школьной экскурсии были детально расписаны маршрут, контактные телефоны и рекомендуемая сумма денег на расходы; в общем и целом она предназначалась для родителей. Я пролистал ее, сложил пополам и убрал в сумку.
Через три недели нам предстояло путешествие на Кюсю. Примерно месяц назад Каминума-сэнсэй наспех объяснил, что мы проедем весь остров от края до края в течение четырех дней и трех ночей. Услышав эту новость, я сразу подумал о волне насмешек, которая обрушится на Сугавару Мичизанэ по приезду в Дазайфу Тэнмангу[1].
Маю, которая к этому времени обычно очухивалась, не подавала признаков жизни, и передо мной встал сложный вопрос: уйти без нее или нет? Но, представив вероятное возмездие, я пошел по пути наименее тяжких последствий.
Приблизившись к парте Маю сзади, дабы не привлекать лишнего внимания, я легонько потряс соню за плечи. Но так как до меня никто, разумеется, таких фокусов никогда не проделывал, любопытные взгляды были неизбежны.
Подняв сонные глаза, Маю что-то неразборчиво пробормотала. Затем, хлюпая слюной, она постепенно поняла, на кого смотрит:
— Мии-кун?..
— Да. Пойдем домой, ладно? Что за!..
— Ура!
С этим ликующим возгласом Маю прыгнула на меня. Я поймал ее…
…и мы поцеловались.
Вот это шок. С большой буквы.
В классе повисла мертвая тишина, звуки издавали лишь наши тела. Движения мышц, скрип костей и хруст суставов, стук сердец. И хлюпанье извивающегося языка Маю, который словно выискивал каждую капельку слюны у меня во рту. Изучив мою ротовую полость до последнего сантиметра, она с непристойным звуком втянула собранную слюну. И, видимо, наконец проснувшись, нервно шагнула назад.
— Это я зря, наверное…
Маю вытерла рукой слюну, стекавшую из уголка рта, и уже с каменным лицом посмотрела на меня:
— Что ж, вот и началась новая страница наших отношений…
Боюсь, между мной и моими одноклассниками только что выросла стена. Хотелось сказать: «Да ладно вам, вокруг парочек пруд пруди…» Но с таким же успехом я бы мог вырыть самому себе могилу. Впрочем, это ложь.
Маю проворно схватила оставленные ей листовку и буклет, недолго думая запихнула в сумку и повернулась уходить. Нам здесь было не место. Я никогда не стремился найти в школе комфорт и понимание, а теперь сжег последний мост… Опять же, не то чтобы я планировал сближаться с местными, знавшими о похищении.
Мы с Маю вышли в коридор. Допущенная ею в классе оплошность, кажется, ничуть не смутила ее — она как ни в чем ни бывало лишь не торопясь поправила одежду. По ее поведению стало ясно, что свою инфантильность она показывает только мне. Я — исключение. Обрадовался ли я? Ну… пока допустим, что да.
Если отвлечься, в классе я заметил, что сумка Маю выглядит как-то не так. В коридоре я спросил, можно ли заглянуть внутрь.
— Ага, — ответила она, передавая мне сумку. Та была легкая как перышко. Изнутри на меня смотрели кипы выцветших листовок; учебники и тетради напрочь отсутствовали. Они, скорее всего, остались дома греть ламинат у нее в комнате.
Я запустил руку в сумку и извлек листовки. В куче бумажек я приметил одну из тех, что нам раздавали на вступительной церемонии. То есть она систематически собирает макулатуру по крайней мере с первого года. Я смял листовки, решив выбросить их.
— Подожди.
Я обернулся на голос, который донесся сзади, из классного кабинета. Прислонившись плечом к двери, там стоял Канэко.
— В чем дело, староста?..
В ответ на мой сухой тон Канэко туманно улыбнулся и подошел к нам. Его руки не остались без дела: он почесал щеку, затем подпер бока. «Непоседа несчастный, у тебя наверняка есть занятия поважнее, чем беспокоить нас», — мысленно съязвил я.
— Нет, я обращался к Мисоно-сан.
— Я вся внимание, — мгновенно отозвалась Маю, услышав свою фамилию. Она была не так враждебна, как вчера, но холодность по-прежнему ощущалась.
— Я хотел спросить еще вчера: чем наша школа положительно отличается от других?
Маю бросила на меня быстрый взгляд, потом ответила: «Ничем».
— Ничем… Что ж, понятно.
После этого безрезультатного, пустого как воздух, обмена репликами Канэко скорчил жалостливую мину. Его поникший взор, обходя Маю, упирался в меня, отрешенного зрителя, — Канэко явно просил о помощи. Но это был не просто сигнал СОС: в его глазах отражалось еще и несомненное любопытство. Я сделал вид, будто не заметил. Интересно, почему в данной ситуации он не мог вымолвить простого «пока», которое тут же завершило бы диалог.
— А-а, ну… Все-таки ты ставишь меня в затруднительное положение. Мне ведь нужно мнение каждого, — выдавил он.
— Непринужденная атмосфера. Красивый вид из окна. Сносная планировка. Теперь доволен?
— Пожалуй… да.
На лице у Канэко было написано: «Лучше бы я не спрашивал». Тем не менее, он продолжил:
— Тогда последний вопрос… А вы, э-э… встречаетесь?
Он засиял чувством выполненного долга, словно это-то и намеревался спросить с самого начала. Однако Маю парировала так же непреклонно, как и прежде:
— Не вижу смысла отвечать на этот вопрос.
— Э-э… — пробормотал Канэко, исчерпав наконец терпение.
— Эй, если у тебя есть время подкатывать к девчонкам, пошел бы лучше в зал, помахал мечом, — подколол ученик, вышедший из соседнего кабинета.
Кроме всего прочего президент студенческого совета и капитан секции кендо, Сугавара Мичизанэ обладал феноменальным числом титулов наряду с соответствующей манерой речи.
Ему как никому другому подходило слово «всемогущий». С трудом верилось, что он вообще человек.
С неожиданным появлением подмоги Канэко расслабился. Однако…
— Это не имеет никакого отношения к теме нашего разговора. Попрошу воздержаться от подобных бестолковых замечаний, — тут же сурово отчеканила Маю без малейшего желания церемониться. Шуток она не воспринимала.
На лице Сугавары промелькнуло удивление, и он бросил небрежное «прости». Затем стрельнул острым взглядом в Канэко и спросил, что тот делает.
— Собираю материал для брошюры. Ведь брать на себя подобные обязанности должен староста, правильно?
— Напиши, что новичкам доведется встретиться со мной, приложи фотку, и дело в шляпе, — посоветовал Сугавара.
— А ты когда-нибудь слышал об «эффекте приманки»?
Ошарашенный заявлением Мичизанэ Канэко все же завел с ним дружелюбную беседу. Их словно окружил непроницаемый купол. Демонстрируя выдающиеся коммуникативные навыки, Сугавара Мичизанэ не позволял нам вторгнуться в его разговор. Нас здесь больше ничего не держало. Я посмотрел на Маю:
— Пойдем домой.
— Пойдем, — согласилась она и взяла меня за руку. И продолжала держать ее, даже когда мы спустились по лестнице и направились к обувным шкафчикам.
Как только мы зашли в квартиру, Маю прыгнула на диван с бодрым: «Давай пошалим», но пока я доставал свою одежду из сумки, уже задремала, уткнувшись лицом в подушку. Боясь, как бы она чего не отлежала в такой неудобной позе, я перенес ее хрупкое тело на кровать в спальне. Даже не подумав о том, чтобы «пошалить», я накрыл ее одеялом и вышел из комнаты.
— Интересно, как долго она будет спать?..
К моему стыду, должен признать: я совсем не умею готовить. А детей все же надо кормить — даже если самому придется положить зубы на полку. Я переоделся в домашнее и раздвинул фусума.
— С возвращением, — поприветствовал знакомый голос.
«А ты здесь уже как будто дома», — хотел ответить я, но проглотил слова и вместо этого произнес лишь: — Привет-привет.
Они сидели прижавшись друг к другу, как и вчера. Разве что теперь у них на коленях был расстелен плед, а рядом пустовала тарелка, оставшаяся после завтрака.
— М-м, спасибо, — сказал Кота-кун и поклонился, взмахивая челкой. Затем робко поднял плед двумя пальцами и улыбнулся. Анзу-чан же всё сидела лицом к своему лучшему другу — стене.
— Анзу, поблагодари его.
Брат потянул сестренку за рукав — та сердито нахмурила брови.
— Кота, ты дурак? Он — похититель. С чего это мы должны его благодарить?
Не поспоришь. Довод она привела хоть и простой, но абсолютно логичный.
— Но нас похитил не они-сан, — возразил он.
А вот это утверждение, хотя тоже правдивое, я не мог оставить без комментария.
— Секундочку. Я хочу, чтобы вы считали похитителем именно меня.
У детей был озадаченный вид. Впрочем, это естественно. Если поразмыслить, то преступники мы оба. Несмотря на мою внешнюю доброту, я молча потворствовал Маю, что неизбежно делало меня соучастником.
— Да и не страшно, она уже поблагодарила меня утром, — добавил я.
Анзу-чам захлопнула рот и округлила глаза. Потрясающая синхронность.
— Правда?
Словно прячась от взгляда Кота-куна, Анзу-чан отползла в угол. Сейчас она, возможно, презирала себя, если взять во внимание заметно порозовевшие щеки и уши.
— Вы, наверное, проголодались?
Кота-кун честно закивал. Судя по тому, что движения на этот раз вышли не такими дергаными, его страх поубавился.
— Боюсь, придется чуть-чуть подождать, онэ-сан спит. Если скоро не проснется, куплю вам бэнто.
В то же время я ломал голову, пытаясь решить: идти ли полчаса до магазина с обычными по цене и вкусу обедами или довольствоваться отвратными и дорогими из супермаркета неподалеку.
— А онэ-сан много спит, да? — кривясь в улыбке, спросил Кота-кун. — На прошлых выходных она заснула в субботу, а проснулась только наутро в понедельник.
Можно ли считать по-настоящему живым человека, который спит больше, чем бодрствует? — задумался я.
— Сочувствую. Но раз я здесь, эта неделя обещает быть более терпимой.
— Ты теперь будешь жить здесь?
— Похоже на то. Я здесь новенький, но, надеюсь, мы поладим. — Я в шутку протянул руку. Нерешительно Кота-кун пожал ее своей, слегка чумазой.
— Давно не мылись… С этим… кое-какие проблемы. Я бы разрешил, но выпускать вас рискованно…
Если они убегут из-за того, что я снял с них наручники, то я окажусь королем дураков. Увы, других вариантов в запасе у меня не было, на вспышку вдохновения рассчитывать тоже не приходилось.
— М-м…
Робкий голос Кота-куна сбил меня с мысли.
— Они-сан, а ты друг онэ-сан?
— Абсолютли ноу.
Я попытался изобразить безупречный английский, но потерпел фиаско. И сразу продолжил, будто ничего и не было:
— Дружеских чувств я к Маю никогда не испытывал, и она ко мне, думаю, тоже. Просто важный человек в моей жизни.
— И не смущает такое говорить?.. — пробормотала Анзу-чан.
Действительно, с позиции общества такие слова, вероятно, должны смущать. Однако моя английская фраза смутила меня непомерно больше.
— Считайте, это как ваши отношения с Котой, — подытожил я.
— Ничего подобного! — рявкнула Анзу-чан, разом стирая с лица Кота-куна радость от того, что у нас с ним нашлось нечто общее. В попытке скрыть чувство одиночества он натянуто улыбнулся и поддержал сестру: «Ни капельки». Наверное, не ожидав, что ее слова так расстроят брата, та снова уставилась в стену.
— М-м, ну… Я соврал только что. Да, соврал. Мы с Маю — как замужняя пара средних лет. Вы, чей возраст можно показать на пальцах рук, сродни личинкам цикады, которые едва вылезли из земли, мы же подобны сверчкам. Нечего и сравнивать. Правда, у сверчков самка потом съедает самца. — Чувствуя себя виновником мрачного настроения, я как мог постарался его приподнять. Разумеется, всё вышло с точностью до наоборот. За свое усердие я получил лишь вежливо-жалостливый смешок от Кота-куна и злобный взгляд от Анзу-чан. Что я могу сказать? Мне далеко до талантливого старосты, я всего лишь один из дежурных.
— Кхм. Значит, ты хотел только узнать, друзья ли мы с Маю?
— Э-э, м-м, ну…
— Маю тебе нравится?
Влюбился в своего похитителя… Никак стокгольмский синдром.
— Н-нет, что ты! Еще чего! — Кота-кун судорожно замотал головой и замахал руками.
Хм-м, подозрительно. А, может, ему нравлюсь я? Ну да, конечно.
У него покраснели кончики ушей, глаза потупились. Интересно, что он думает насчет ледяного взгляда Анзу-чан?
— Все не так, — промямлил Кота-кун.
— Она слишком жуткая, — добавил он и чуть погодя продолжил: — Влюбляться в нее — это как-то…
А что это тогда говорит обо мне?! — я подумал, не задать ли этот истеричный вопрос.
— И еще ее крики…
— Подожди, крики?.. — откликнулся я на его небрежное замечание.
Он нервно покивал. За ним качнула головой и Анзу-чан.
— Как бы сказать?.. Она очень громко кричит посреди ночи. Но, м-м, не каждую ночь.
— Хм-м. — Подперев подбородок, я принял задумчивый вид. Но причину определил сразу: то, что общество называет заболеванием души. — Наверное, разновидность посттравматического синдрома…
Знал ли ее лечащий врач? Назначенные консультации Маю не посещала.
— Конечно, простейшее объяснение: она говорит во сне…
Однако это невозможно. Маю бы не проснулась посреди ночи. Засыпала она быстро, а вот разбудить ее было трудно. Утром у нее не хватало сил даже заговорить, не то что закричать.
— Ты не знал?.. — удивленно спросил Кота-кун. Хотя удивляться тут нечему: я ничего не знал о Мисоно Маю. Имя, прозвище и псевдоним — вот и все, что мне было известно о ней. Можно догадаться, где я соврал.
— Я и не хотел знать, — ответил я. Но насколько правдиво — не уверен.
Дети лишь промычали в знак понимания.
Я встал, собираясь проведать Маю, но сперва взглянул на брата с сестрой. Изучив их с головы до пят, я решил, что настала пора реализовать мой план.
— Может, будет ложкой меда в бочке дегтя, но… Снимите одежду, я постираю.
Гораздо проще было бы дать им помыться, но об этом не могло идти и речи. Они широко распахнули глаза, пару раз оторопело моргнули и наконец вышли из ступора.
— Правда можно?
— А почему нет?
Неужели не верится, что я изредка способен на добрый поступок, сорванец?
— Я… я не против…
Кажется, я его напугал. Подумав над своей ошибкой, я настроился взять пример с работников международного парка развлечений — страны грез и счастья — и выражаться мягче[2].
— Будьте добры, снимите одежду, — учтиво попросил я, протягивая руку.
Кота-кун передал мне свои штаны, футболку, а также трусы, которые снял не без смущения. Я повернулся к Анзу-чан. Та с видимым дискомфортом поелозила под покровом пледа и тоже отдала мне свои вещи. Взяв под руку ворох трикотажа, я удалился.
Со зловонной кучей тряпок я добрался до ванной и кинул всё в стиральную машину. Я не успел еще даже засыпать порошок, как вода мгновенно почернела: одежда была грязная просто безбожно. Я неохотно выудил ее и принялся стирать вручную. Поработав щеткой, пока не отошел внешний слой грязи, ополоснул вещи и положил обратно в стиральную машину — остальное за ней и порошком. Какое-то время я наблюдал за крутящимся барабаном, готовясь к предстоящей задаче. Затем помыл в раковине запачкавшиеся руки, достал таз, наполнил доверху горячей водой. Замочил в нем пару полотенец и отнес таз назад в комнату.
— Вот, оботритесь, — вернувшись, сказал я.
Это, похоже, их не на шутку изумило, потому что при виде меня у них отвисла челюсть. Как я и думал, доброта мне не идет. Но стоит упомянуть, что предрасположенности к дурным поступкам я тоже не имел.
— Большое-пребольшое спасибо, — искренне поблагодарил Кота-кун, словно забыв характер наших отношений. Хм-м.
— Весьма великодушно с моей стороны, да? — пошутил я.
— Еще как.
Стоп, зачем ты соглашаешься?
Кота-кун скрылся под пледом и принялся обтирать сестру. Его решительность, похоже, была здесь в порядке вещей. Из под пледа полотенце появилось уже темно-охровое. Кота-кун промыл его в тазе с водой и стал обтирать Анзу-чан еще раз. Результатов его труда я не видел, но было ясно, что он отчищал каждый сантиметр ее тела с тщательностью художника-реставратора. Его самоотверженность навеяла мысли о мандариновой кожуре.
У меня у самого есть сестренка. С ней о такой близости, как у этих двоих, я мог только мечтать. К тому же она не родная, а сводная сестра. Так вот, эта эгоистка обожает мандарины, почти только ими и питается. Она поглощала их в таких количествах, что у нее пожелтела кожа. А очищать кожуру раньше приходилось мне. Хоть я так ни разу не услышал от нее и слова благодарности, воспоминания эти будили скорее ностальгию, чем злость. Ну да, сестру я не то чтобы ненавидел, просто не питал к ней симпатии.
Закончив свое исполненное заботой дело, Кота-кун вылез из-под пледа. Высунулась и теперь уже чистая голова Анзу-чан. Я осведомился у похожей на приведение девочки:
— Ну как, Икеда-сан, получше?
Анзу-чан кивнула, взглядом выказывая свое недовольство. Затем тихо простила меня:
— Можно «Анзу».
— Анзу? А, ты про то, как я к тебе обращаюсь? Ты правда не против?
Тишина.
«Не заставляй меня повторять», — словно говорили ее глаза.
— Понял. Значит, Анзу-чан.
— Не добавляй «-чан»!
В ответ я пожал плечами. Сколь разительно отличное у них с Маю отношение к этому вопросу… Видимо, я набрал достаточно «очков близости», чтобы переместиться вверх по шкале до начала координат. В следующей серии: прорываемся в положительную полуось.
— Оставайтесь с нами.
— Что-что?
Я помахал рукой, давая понять, что это несущественно. Кстати, по-моему, при мне Анзу-чан всегда обращалась к Кота-куну только по имени. Быть может, называет как-нибудь еще, когда они наедине?
Кота-кун скрутил полотенце, выжимая грязную воду, и начал обтирать уже себя. Но далеко не с тем старанием, с каким помогал сестре — на этот раз закончил он быстро.
— Так-то лучше, — вздохнул Кота-кун. Его и без того радостное лицо озарила улыбка.
— Рад слышать, — небрежно произнес я, продолжая изучать его тело. Кроме бледно-голубоватого оттенка кожи мне на глаза попалось еще кое-что — раньше всегда скрытое под одеждой: тело покрывали ссадины, обесцвеченные и напоминавшие колонии бактерий.
— Одежду принесу, когда высохнет.
Я взял таз и встал. Игнорируя их озадаченные лица, я выскользнул из комнаты. Закрыв за собой фусума, тихо прокрался в ванную, вылил таз в раковину, прополоскал полотенца в холодной воде и выжал.
— Да уж, — пробубнил я себе под нос. Хлопотных же детей ты привела домой, Маа-чан. Встревать в чужие дела не входило в число моих увлечений, но я не мог исключать возможность того, что с накоплением подобных незначительных наблюдений я таки окажусь эмоционально вовлеченным. А это опасно. Какое бы я ни производил впечатление, я все же человек или, по крайней мере, пока еще не до конца утратил человечность. Впрочем, и то, и другое — ложь.
— Это не Маю постаралась…
Учитывая случившееся вчера ночью, о ее невиновности с трудом можно было заявлять только на основе какого-нибудь тошнотворного довода вроде «она мне нравится». Как с трудом верилось и в то, что Маю способна на столь расчетливое насилие — с девятнадцатью очками интеллекта ей не пришло бы в голову бить специально по местам, скрытым под одеждой. Нет, окажи Анзу-чан хоть малейшее сопротивление, Маю бы тотчас пнула ту в лицо и всё.
— Непонятное какое-то похищение…
А что до самой похитительницы, ее, казалось, интересовал только я. Зачем она вообще похитила этих детей? Подождите-ка… точно. Проснется — возьму у Маю эксклюзивное интервью на эту тему. Если не забуду. Не то чтобы это прямо-таки необходимая информация, но лучше перестраховаться.
Время текло, а я вслушивался в звуки стиральной машины и от нечего делать смотрел в потолок. Типичных разводов, сливающихся в подобия лиц, на нем не было; безупречно чистый, однотонный холст, идеально подходящий для того, чтобы привести в работу мозг.
Перед моим мысленным взором возникло лицо спящей Маю.
Ничего не выражающее, как у статуи, лицо.
Спящая Маю…
…неподвижно лежит, словно бездыханная, вверив свой дух царству снов.
То, что она, объятая тишиной, может закричать посреди ночи, было…
…правдой. Не прошло и трех дней, как я стал тому свидетелем.
То был не поддающийся описанию звук. Пронзительный вопль, раздирающий воздух, точно рев дикого зверя. Пространство комнаты будто искривлялось под воздействием ее ора.
— Маю? Эй, Маю!
Бросив ночную передачу, которая шла по телевизору, я примчался в комнату Маю и включил свет. Она с потухшим взглядом лежала на кровати и выла. Я подбежал к Маю и потряс ее за плечи.
— БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО…
На меня нескончаемым потоком посыпались ругательства. Я усадил её — и словно отреагировав на это, она вцепилась себе в голову.
— Все, прекрати!
— БОЛЬНО, ГОЛОВА БОЛИ-И-ИТ!
Еще бы!
Ее налитые кровью глаза смотрели в никуда, на губах пузырилась пена. Тонкие руки — с проступающими костями, мышцами и венами — пытались отстранить меня, волосы неистово хлестали из стороны в сторону. Пока Маю билась в истерике, ее рука задела мне щеку, оставив теплый влажный след от ногтей. Из пореза засочилась кровь.
— БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО-О-О!
— Да понял я, понял! Успокойся!
Мои слова не доходили до неё. Мои призывы, быть может, лишь загоняли ее глубже в пучину безумия. Откуда-то из закоулков сознания пришло смирение: таковы наши с ней отношения.
Маю потянулась к лицу и впилась ногтями в кожу вокруг глаз. С иступленной силой, с которой легко переборола бы любого сверстника, она пыталась разорвать кожу. Я схватил Маю за запястья, едва не выломав ей суставы, и постарался удержать её руки. В конечном счете это для ее же пользы, даже если в процессе она и пострадает. Но, к счастью, до этого не дошло.
— А-а, о-о, о-о-о-о-о…
Ее тело вдруг поддалось. Хотя оно не обмякло совсем, но большую часть энергии явно отвело на обуздание того, что сводило Маю с ума. Она зарычала, покрываясь испариной.
— Маю?
Я инстинктивно отпустил ее. И словно в ответ, ее тут же вырвало.
У нее задрожали руки и ноги, и она с мерзким звуком извергла на кровать желудочные соки — немного попало мне на ноги. Комната наполнилась острым кислым запахом. Неспособный даже пошевельнуться, не то что постучать ей по спине, я мог лишь смотреть, как рыдающую Маю выворачивает наизнанку.
Она чуть откашлялась, и ее снова начало тошнить. Рвотная масса капала даже из носа. Глаза закатились, она хрипела, пытаясь вдохнуть. Тело отчаянно надрывалось, но ее продолжало рвать.
Чуть позже рвота наконец унялась. Даже не подняв взгляда, Маю упала ничком на пропитанное желчью одеяло. Я подошел, приподнял ее тело, вытер измученное лицо и заключил Маю в крепкие объятия.
— Всё в порядке, — деланно утешал я, пока она хватала воздух, — здесь только ты и я. Те жестокие люди не придут. Больше никогда не придут. Все хорошо.
Когда я потер ей спину, ее снова немного вырвало. От пробежавшей по шее жидкости я покрылся мурашками, но мне было все равно — отпускать я ее не собирался.
Внезапно она схватила мое запястье и вгрызлась в него нестрижеными ногтями, но чудом не до крови.
— Хватит, — сказала Маю. Я подумал, к кому она могла обращаться, и на ум пришло несколько людей.
То, что Маю видела...
То, что чувствовала...
То же разделял и я.
Так мы просидели по крайней мере час. Все еще терзаемая дрожью, Маю не ослабляла хватку на моем запястье. Из-за нарушенного оттока крови кисть постепенно приобретала темный оттенок. Я боялся, что начался некроз, но если Маю успокоится, то я готов заплатить эту цену.
— Мии-кун, Мии-кун…
Вытирая пот у нее со лба, я — наверное, в сотый раз — произнес всё те же пустые слова:
— Все хорошо.
— У тебя царапина. Что случилось? Кровь идет. Больно? — выдавила Маю, показывая пальцем на мою воспаленную щеку.
— Это? Веткой задело, — ответил я.
— А, понятно. Болит?
Она провела по порезу кончиками пальцев. Я решил, что пора сменить тему.
— Маа-чан, лучше скажи: у тебя остались таблетки, которые тебе прописал врач? — спросил я у нее, как мать у ребенка.
Маю слегка покачала головой.
— А почему не сходишь к врачу?
— М-мне она не нравится! Она всегда врет, поэтому она мне не нравится.
Тогда получается, меня ты тоже ненавидишь, Маа-тян. Впрочем, неважно. Я решил дать ей препарат, который всегда носил с собой.
— Я принесу таблетки, посиди…
— Нет-нет-нет-нет. Я с тобой, — обрывая меня на полуслове, взмолилась она и повисла у меня на талии.
Я погладил ее по голове, решив уступить. Затем встал с постели, таща за собой Маю. Я положил поверх ее рук свои, раз за разом утешая: «Все хорошо». Надо было подольше поработать над улыбкой, посетовал я про себя.
Мы направились в гостиную, где я достал из сумки бумажный пакет с лекарством. С пакетом в зубах я двинулся на кухню. Там, поставив настороженную с виду Маю на ноги, я взял с полки стакан и наполнил водой.
— Держи, после этого полегчает.
Лекарство было неопасным. Я выщелкнул две таблетки и положил ей в ладонь. Под беспокойным взглядом Маю я протянул ей стакан с водой.
— А!
Маю нечаянно выбила стакан у меня из руки. Тот полетел вниз, ударился об стул и грохнулся на пол. С предсмертным глухим стуком стеклянный цилиндр разлетелся на кусочки.
— П-п-прости, прости, прости... — отчаянно взмолила кого-то Маю.
Она бросилась на колени и принялась убирать осколки, рассыпавшиеся по полу. Я, обняв, остановил ее и погладил по спине.
— Всё в порядке, все хорошо. На тебя никто не будет злиться.
Пальцами ног я ощутил разлитую воду. Шагнув назад, чтобы не наступить на осколки, я похлопал Маю по хрупким плечам. Затем выдавил еще две таблетки — взамен тех, что упали, — и вложил их ей в ладошку. Взял новый стакан и налил в него воды.
— Положи таблетки в рот, — сказал я.
Я разжал тонкие губы Маю и, направляя ее руку своей, пока таблетки не оказались на бледно-розовом языке. На этот раз положив ее руки поверх своих, я наклонил стакан. Ее губы легонько подрагивали, пока вода лилась в рот. Убедившись, что она проглотила, я убрал стакан.
— Ну вот. Молодец. — Я погладил ее по голове.
Маю вцепилась в меня, уткнувшись лицом мне в грудь. Я вылил остатки воды в раковину и поставил стакан на столешницу. Потом дотащил Маю до гостиной, опустил на диван и нежно погладил.
— Хочешь, посмотрим телевизор, Маа-чан? Я посижу с тобой, пока ты не заснешь, — мягко предложил я.
На экране перестали расхваливать лукорезку и начали рекламировать золотой жемчуг.
— Мии-кун, Мии-кун, — позвала Маю. В ее голосе не было ни нотки радости — одно отчаяние.
Вместо ответа, я провел рукой по ее волосам.
— Мии-кун, ты ведь никогда меня не обидишь, да?
— Никогда. Я всегда буду на твоей стороне.
— Точно, Мии-кун на моей стороне. Мии-кун на моей стороне... — словно в трансе повторила Маю, как будто хотела выжечь в памяти. Я не перебивал. — Мии-кун, ты всегда помогаешь мне. В детском саду ты спас меня от пчелы. В начальной школе ты спас меня от того злого учителя. Ты всегда помогал мне. Ты всегда-всегда будешь на моей стороне. Поэтому ты не обидишь меня, не оставишь меня, никогда не предашь, никогда не соврешь мне.
— Ну же, ну же... — попытался я уйти от темы... из-за последнего пункта.
— Пойдем завтра к врачу, — добавил я.
Маю замотала головой, точно маленькая зверушка. Чем-то она напоминала чихуахуа. Привлекательные люди умудряются хорошо выглядеть в любой ситуации — просто поразительно.
— Не волнуйся, я пойду с тобой. А потом можем сходить на свидание.
Как будто уговариваю ребенка, который ненавидит уколы. Из всего сказанного Маю восприняла только одно слово.
— Свидание.
— Да, свидание. Ты разве не хочешь?
Чихуахуа, принимая приглашение, закивала. На этот раз с куда большим энтузиазмом.
— Хочу поиграть с тобой.
— Где захочешь поиграть, туда и отправимся. — Хотя в округе был только парк. Минус жизни в провинции: развлекаться тут особо негде. — Значит, идем к врачу?
Так как вопрос был никак не связан с предыдущим утверждением, это мое «значит» не имело смысла, но Маю все равно закивала. Заглотнула наживку быстрее бычка.
— Тогда ладно, перетерплю. Увижусь с этой вруньей. Мии-кун, ты ведь тоже пойдешь?
— Конечно.
Наконец успокоившись, Маю обмякла на диване, как растение от переизбытка воды. Она немного попялилась в экран — на тренажер, якобы сжигающий вдвое больше калорий, чем другие, — и опустила веки. Резко перестав двигаться, словно ее «выключили», она тихо засопела.
Телевизор я заодно тоже выключил. Оставив Маю на диване, я направился к ней в комнату. Стянул с кровати грязное белье и скомкал — примерно такими я нашел их утром. Взял одеяла — к счастью, не запачканные рвотой, — и, погрузив комнату во мрак, вернулся к Маю. Я укрыл ее одеялом, недолго понаблюдал ее спящее лицо, потом, как всегда, пожелал ей спокойной ночи. И, как всегда, ответа не последовало. Я погасил свет.
Объяснений это, наверное, не требует, но мы с Маю делили одну кровать. В которой только спали, разумеется. Всё пристойно, ничего из категории 18+.
От холода по телу пробежала мелкая дрожь. Прохладный пол был словно предвестником зимы. Я решил забыться во сне и раздумывал, где бы этому забытью предаться.
— Э-э… — послышался из-за фусума неуверенный голос Кота-куна.
Повернувшись, я раздвинул двери, шагнул на татами и дернул за шнур, свисавший с низкого потолка, включая флюоресцентный светильник.
Дети сидели приникшие друг к другу под одеялом и с усталым видом потирали глаза.
— А откуда у тебя пятно? — спросил Кота-кун.
— Всю ночь маялся похмельем, но это неважно. Я вас не разбудил?
— Ничего страшного, мы привыкли.
— Привыкли?
Странный ответ; к тому же данный невзначай, судя по тому, как Анзу-чан пробормотала: «Дурак ты, Кота» — и ущипнула его за живот. Кота-кун засмеялся, явно пытаясь уйти от ответа. Снова. Снова меня посетило чувство, будто отыскался еще один кусок пазла. Хоть я и предпочитал не вмешиваться, но был уже на девяносто процентов уверен, что знаю, какую травму пережили эти двое. Поменьше бы они делали намеков.
Нужно сменить тему. Необходимо свернуть с тропы, на которую я ступил.
— Все-таки меня удивляет, что мы так шумим, а никто не обращает внимания…
И вдруг я понял. Настолько ясно, что хотелось нацепить на голову лампочку и оповестить весь мир.
— Они-сан?
Я наконец осознал причину моего дискомфорта. Их история не полностью повторяла нашу, и поэтому я не сделал вывод, который напрашивался сам собой. Мы через подобное не проходили, но только потому, что в нашем случае это было излишней мерой.
— А почему?
В ответ на мой вопрос, не адресованный никому конкретно, Кота-кун искоса посмотрел на меня. Анзу-чан никак не отреагировала.
Как все просто, как очевидно… Я же вел с этими детьми беседу. То есть ни кляп, ни что-либо другое им не препяствовало. То, что буйство Маю осталось незамеченным, говорит лишь о хорошей звукоизоляции. Однако они могли свободно двигать руками и ногами. Если они застучат по стенам и закричат во все горло, их услышат в соседней квартире. Одного взгляда в эту комнату будет достаточно, чтобы обнаружить неопровержимые доказательства нашей вины, и тогда уже не дети, а мы окажемся в наручниках.
— Сколько же недочетов! — воскликнул я.
Похищение было непродумано и неудачно реализовано. Мне хотелось рвать волосы на голове, как недавно пыталась Маю. Я не желал сталкиваться с реальностью.
— М-м, так вы… — начал я, но остановился на полуслове. М-м, так что вы здесь вообще делаете? чуть не спросил я. К сожалению, я чувствовал, что если задам этот вопрос, в тот же миг мои опасения подтвердятся.
Увидев мое подозрительное поведение, Кота-кун раскрыл глаза чуть шире. Может, ждал, когда я закончу? А у Анзу-чан лицо было не хмурое, как обычно, а сонное.
— Эй, — лениво пробормотала она. — Та женщина.
— Не «та женщина», а «онэ-чан», — угрожающе поправил я. Как она смела назвать ее «той женщиной». «Та женщина» — это моя женщина. Впрочем, это ложь.
Анзу-чан не стала перечить, возможно из-за моего грозного тона, но скорее просто потому, что ее клонило в сон.
— У онэ-чан не все в порядке с головой, по-моему.
Заявление, шокирующее своей прямотой и верностью. Но у меня не было ни малейшего намерения советовать ей следить за языком.
— Анзу, нельзя такое говорить, — упрекнул Кота-кун.
Может, и нельзя, но вместе с тем это выражение точнее всего описывает Маю.
— Ничего. Если бы ты спросила, не конкурс ли караоке мы устроили, то попала бы в ту же категорию, что и Маю… А что до твоего замечания — все винтики у нее вроде на месте.
Я признавал правоту Анзу-чан. Хотя нельзя сказать, что я плохо думал о Маю. На самом деле меня даже несколько привлекала эта ее сторона. Маю не хватало контроля над своими эмоциями, но именно поэтому она могла проявлять чувствительность, которую не найдешь у других. Грань между гениальностью и безумием неимоверно тонка. Впрочем, трудно сказать, по какую сторону находится Маю.
Если дети узнают ее получше, то тоже поймут, наверное… Но сперва…
— Винтики все на месте, но когда их вкручивали, что-то пошло не так. Кто-то вмешался.
Я не любитель рассказывать о чужом прошлом.
Несмотря на это, я почему-то не мог не объяснить.
Итак, я поведал им о нашем прошлом.
— Родителей Маю убили прямо у нас на глазах. — Мой голос прозвучал бесчувственно. Собственно, у меня не было выхода: я не знал, какое чувство уместно.
— Пожалуй, именно после этого винтики у нас в головах и подрасшатались. У Маю заметно сразу, у меня — не так сильно… но по сути то же самое…
Ведь я не осуждал поведение Маю, себя тоже не корил.
И чтобы все оставалось по-прежнему, я усыпил свое сердце.
Я разглядывал выражения лиц детей. Кота-кун выглядел слегка напуганным, Анзу-чан даже бровью не повела. Отреагировали они почти без эмоций, поэтому закрыть тему я решил тоже не драматизируя:
— Так что если захотите поругать ее, лучше оплевывайте меня. Нет, я не получаю от этого какое-то извращенное удовольствие, просто легче переношу, когда оскорбляют меня.
Второе предложение я протараторил. По правде, было до того стыдно, что хотелось провалиться сквозь землю. «Оплевывайте меня» — еле верится, что я это произнес.
С рассказом я закруглился и отвечать на вопросы не планировал, но Анзу-чан, проснувшись, все равно спросила:
— Почему ты так рьяно защищаешь эту онэ-чан?
Потому что она мне о-о-очень нравится. Потому что я ××× ее. Впрочем, это ложь. Может быть.
— Потому что она близкий для него человек, Анзу, — ответил Кота-кун вместо меня.
Чувствуя, что разговор движется в нежелательном мне направлении, я решил увести его в другую сторону:
— Однажды кое-кого спросили нечто подобное.
— Кого? — поинтересовался он.
Я ответил, специально опуская имена:
— Одну мать, как раз перед смертью. Она защищала своего ребенка до последнего. Она дрожала от ужаса, но ответила.
Я сделал небольшую паузу, затем слово в слово повторил услышанную некогда фразу:
— Потому что я мать.
Дети нахмурились. Возможно, посчитали, что это выдумка.
Отнюдь, это была не ложь.
Я помнил слова ее мамы, будто услышал их только вчера.
Это…
…одно из немногих воспоминаний, которое я ни за что не оскверню фальшью…
…и главная причина, по которой я защищаю Маю.
Громкие звуки тяжелого металла, прорываясь сквозь дверь, бомбардировали мои уши.
От музыкального фона, совершенно не сочетающегося с безмятежным пейзажем за окнами приемной, хмурился только я. Ведь кроме меня в непосредственной близости никого не было. В этом здании у подножья горы, весьма отдаленном от ближайшего (едва населенного) городка, не пахло антисептиком — здесь лечили больных не телом, а душой.
Выцветшая белая дверь отворилась. Маю захлопнула ее за собой и с возмущенным видом плюхнулась на стул рядом с моим.
— Ну как? — спросил я, чуть повысив голос, чтобы он не утонул в так называемой «музыке».
— Больше никогда сюда не приду. Ненавижу эту врунью, — сердито заявила Маю, которую, видимо, не волновало, насколько она сейчас походила на ребенка. Сегодня на ней красовалась постиранная мной накануне одежда, а на голове — берет.
— А в чем она наврала?
— Не знаю. Слова лжеца не стоят того, чтобы их запоминать, — бесстрастно ответила она.
Хотя мои слова ты помнишь. Но вот почему — не понимаю.
Поправив ее головной убор, который съехал набок, когда она присела, я поднялся на ноги.
— Подождешь немного? Я следующий.
— Еще чего!
Маю замахала руками и ногами, как ребенок в истерике. Тут ее юбка слегка задралась, и я увидел на бедре длинный тонкий шрам. Смотрю, хорошо поживаешь. Рад видеть… в гробу.
— Ты сказал, что мы пойдем на свидание. Здесь нам делать нечего, — пожаловалась Маю.
Она застучала ботинками по полу, и по коридору эхом пронесся еле различимый звук, почти полностью поглощенный ревом музыки.
— Я тоже записан на сегодня. Пожалуйста, потерпи, — взмолился я, сложив ладони на груди. И мольба моя была тотчас услышана: с недовольным лицом Маю неохотно кивнула.
— Тогда завтра еще одно свидание.
— Хорошо.
— И послезавтра тоже.
— Если ты не против провести его в классе или спортзале.
И вот я получил разрешение на вход от девушки, не имевшей никакого права распоряжаться посетителями кабинета.
Я открыл скрипучую дверь и вошел. На меня покосилась сидевшая у окна женщина с хвостиком, в белоснежном халате и голубой мини-юбке. Ее тапочки лежали на полу, а ноги она водрузила на стол.
— Совсем не изменилась эта девчонка, — первым делом сказала она. — Ни капли не изменилась с тех пор, как была ребенком. Ну разве что «Где Мии-кун?» превратилось в «Мии-кун здесь». Но вряд ли это можно назвать изменением к лучшему.
Зевнув, она небрежно швырнула медицинскую карточку Маю на стол. Интересно, почему эта никчемная врачиха начинала развязно себя вести каждый раз, когда я приходил? Она путала меня с каким-то своим собутыльником?
— Снова привел ко мне эту эгоистку, которая, замечу, сама выписалась отсюда. Чего ты добиваешься, Мии-кун?
— Только Маю позволено так меня называть.
— Да-да, как скажешь, любовничек, — отмахнулась она, потирая веки, и, скрипя стулом, повернулась ко мне лицом.
Сакашита Коиби, психиатр. Хотя недавно ей исполнилось тридцать, до сих пор не замужем. Она из тех взрослых, которые кроме манги не читают ничего.
— Значит, открылся Мисоно. Что это на тебя нашло?
Она скрестила руки и осмотрела меня с ног до головы, словно оценивая картину. Ее жесты наряду с интеллигентной и привлекательной внешностью производили впечатление. Жаль только, его портили босые ноги.
— Можно я отвечу только на первый твой вопрос?
— Валяй. Всё равно только и делаешь, что врешь.
Она видела меня насквозь. Мы знакомы еще с начальной школы, и она знала меня как облупленного.
— Посреди ночи у Маю вдруг заболела голова. Я заволновался, поэтому пришел к вам, чтобы вы поставили диагноз. Вот и все.
— Посреди ночи… Вместе живете? — сузив глаза, суровым тоном спросила Коиби-сэнсэй.
Ты же психиатр. Тебя, по-моему, должно больше заботить то, что я сказал о голове, нет?
— Мы всего лишь едим и спим под одной крышей…
— …что и означает фраза: «жить вместе», — закончила Коиби-сэнсэй.
— Учитывая, что площадь суши на планете ограничена, а тем более — что мы граждане островка под названием Япония, во имя целесообразного использования земельных ресурсов мы решили…
— …жить вместе. Я поняла.
— Кажется, я вас разозлил…
— Весьма.
Она начала в такт музыке постукивать пальцами по виску, ритмично притопывая ногой.
— Впрочем, это ложь, — повторила она мою обычную присказку.
Но судя по ноткам гнева в ее голосе, солгала она в последней реплике, а не в предыдущей. Она на пару секунд закрыла глаза, а затем, видимо, разрешив внутренний конфликт, помотала головой.
— Я заподозрила еще когда увидела, как вы зашли бок о бок.
— С виду идеальная парочка, скажите?
— Ты что, идиот? — парировала она и, вздохнув, уперлась пальцами в лоб. — Такое чувство, как будто мою собаку украла бездомная кошка.
— Очень трогательно.
— Какой ты был очаровательный, когда мы впервые встретились. Вместо «Коиби-сэнсэй» ты звал меня «Сэнсэ-э-эй» и ходил за мной по пятам… Наверное, вот каково быть матерью, — с грустью проговорила она. — Ну, твоя жизнь не в моих руках, мне нечего сказать… даже если ты сгниешь. Однако я не считаю, что такие условия пойдут на пользу Маю, — добавила она, наконец сказав что-то «врачебное». — Честно говоря, твоя близость с ней не есть однозначный плюс. Нет, даже наоборот. От избытка воды или солнечного света растение может и умереть.
— Но у нас ××× бьет через край, не это ли самое главное?
— Ты врешь.
— Да. — Я ни на секунду не верил в собственные слова.
На лице Коиби-сэнсэя смешались отвращение и насмешка.
— Вранье вошло у тебя в привычку. Привычку, от которой уже почти не избавиться. Хотя бы постарайся немного сдерживать себя.
— Но Коиби-сэнсэй, просить человека не врать — то же самое, что просить футболиста ничего не пинать или скалолазу советовать не взбираться на горы, потому что это опасно.
— Соглашусь. Ты абсолютно прав. Но к тебе это неприменимо. Оба примера, которые ты привел, кардинально отличаются от твоего случая. Футболист выбирает, что пинать. Обычно мяч; может иногда пнуть человека или банкомат, но больше ничего. Да и скалолаз не станет покорять гору еды. Я хочу сказать, что они контролируют свои побуждения и этим отличаются от тебя. Но это работает только для нормальных людей; ты же — одна сплошная ложь.
Она только что небрежно заявила, что я не человек. Было ли это оскорблением, я затруднялся сказать.
Решив отложить этот разговор на другой раз, я вернулся к главной проблеме:
— Давайте о Маю.
— У нее была травма бедра. Так что поосторожней в постели.
— Хватит додумывать. Дальше поцелуя на людях дело не зашло.
— Это мешает еще и посторонним людям, в отличие от того, о чем предостерегла я, — самодовольно поддразнила она.
Я же придал своему тону еще больше жесткости и формальности в попытке вернуться к теме:
— Сакашита Коиби-сэнсэй, я хочу поговорить о психическом состоянии Маю.
Она презрительно уставилась на меня, потом равнодушно заговорила:
— Все вокруг лгут. Особенно я. Единственная правда — Мии-кун, — с раздражением произнесла она цепочку слов, с давних пор нисколько не изменившихся, после чего смиренно добавила: — Я не могу вылечить эту девчонку — лишь прописать кое-какие лекарства. Проследи, чтобы принимала строго каждый день. И не выключай у нее на ночь свет. Будем надеяться, это положит конец ее компульсивным приступам.
Из того, что она сказала, я понял одно: Маю не способна контролировать свои припадки. Так как случались они не днем, когда она в школе, а только ночью, то, скорее всего, являлись следствием травмы, связанной с темнотой.
Понятно. Это мне знакомо.
— Мисоно не осознаёт своих шрамов. Поэтому ложится спать с выключенным светом. И до этого я прописывала ей лекарства лишь дважды — заставляет задуматься, как долго она страдает.
Судя по ее тону, она не очень-то переживала. Хотя, учитывая, что Маю из раза в раз обзывала ее вруньей и говорила заткнуть рот, пожалуй, неудивительно, что Коиби-сэнсэй не питает к пациентке теплых чувств.
И всё же...
— Вы сказали, что не можете ее вылечить. Но другие врачи не обязательно так же беспомощны, как вы, правильно?
Уголки ее губ приподнялись в ухмылке. Однако на улыбку это никак не походило.
— Насколько же я, по-твоему, плохой терапевт? Надо как-нибудь собраться и выбить это из тебя. Но мы отвлеклись. По поводу лечения Мисоно… Хм-м… А что вообще значит «вылечить»? — ответила Коиби-сэнсэй вопросом на вопрос. Однако не похожим на те, что задают учителя; этот, кажется, просто взбрел ей на ум.
— Оказать медицинскую помощь, необходимую для того, чтобы рана зажила?
— Сто баллов.
Несмотря на такую оценку, она вздохнула. Впрочем, она не сказала «Высший балл», так что, может быть, имелось в виду: сто из двухсот.
— Значит, по-твоему, достаточно лишь заживить рану?
— Наверное.
— А если в процессе лечения заживет рана, но умрет пациент, можно ли считать его «вылеченным»?
— Нет.
Ничего не ответив, она поерзала в кресле и, скрестив ноги, глубоко задумалась. Одной рукой подпирая подбородок, пальцами другой непрерывно постукивая по коленке. Такая у нее привычка — барабанить пальцами и притопывать ногами по всему, чему только можно.
Погруженная в свои мысли, она, казалось, перестала замечать мое присутствие. Ну, я сегодня пришел не как пациент, а потому права жаловаться не имел.
— М-м, думаю, я пойду. — Я уже начал приподниматься со стула, как Коиби-сэнсэй вдруг заговорила:
— Я хочу тебе кое-что сказать.
Странное начало для разговора. Не меняя позы, она направила на меня свой меланхоличный взгляд. Я снова опустил пятую точку на стул.
Легким тоном она продолжила:
— Вас подозревают в убийстве.
Если бы я что-нибудь в этот момент пил, то непременно прыснул бы этим изо рта, но мне удалось взять себя в руки, даже пальцы не задрожали.
— Говорят, недавно в округе произошла череда убийств, — будто разглашая военную тайну, гордо произнесла Коиби-сэнсэй — нецивилизованный член общества, для которого телевизор служил лишь зеркалом, а газета — средством уничтожения насекомых. Может, стоит проинформировать ее, что она с луны свалилась? — Остерегайтесь людей с опасными предметами.
— А вы, случаем, не состояли в студенческом совете?
— Никогда ни в чем таком не участвовала, разве что дежурной была.
Вот как... Но вернемся к нашему разговору.
— И кто же станет подозревать такого явно невиновного человека, как я?
— Следователь или полицейский, конечно. Только эти психи могли бы вести с кем-то добродушный разговор и одновременно подозревать собеседника в убийстве.
— Действительно. И? Кто распространяет эту клевету?
— Наши полицаи-шалопаи.
Тебя послушаешь — прямо повальное пренебрежение службой.
— Разве вы так хорошо ладите с полицией? — спросил я. Помнится, она кляла их на чем свет стоит, когда однажды рассказывала про штраф за превышение скорости.
— Пф. Прошу, не задавай психометрическому убийце разумов такие глупые вопросы[3].
О чем эта лгунья бредит теперь? Взяла и совершенно спокойно приплела другую тему.
— Одна из моих школьных подруг работает в полиции, хотя и не сукебан[4]. Она-то меня и расспросила основательно о вас. Она всегда была странноватой: еще в начальной школе писала, что хочет стать следователем.
Говорила она резко, ни намека на ностальгию. Быть может, вопреки возрасту, ее воспоминания школьной поры свежи, как будто это было вчера.
— Правда, кроме нее, вас никто не подозревает. Вы пока что только кандидаты в подозреваемые.
«Кандидаты в подозреваемые». По-моему, немного избыточно.
— Ну и ну, — начал я, стараясь говорить как можно спокойнее. — Наверное, расследование совсем не продвигается, если они начали подозревать тихих, законопослушных граждан.
— Знаешь, вообще-то причин подозревать вас хватает. Жертвы преступлений часто впоследствии сами становятся преступниками. Ты вот с психиатром дружишь. В школе ухаживаешь за животными, из-за чего не пользуешься особой популярностью. Впрочем, в одном я соврала.
Только в одном? И как у тебя получается так хорошо имитировать мою манеру речи?
— По-моему, то, что подозревают Мисоно, не так уж неожиданно.
— Как можно подозревать столь невинную девушку? Она ведет себя, словно ребенок, да и бегает медленно.
— Пока звучит не слишком убедительно. И, вижу, невысокого ты о ней мнения. Ладно, в общем, подруга сказала, что хочет с вами поговорить.
— Надеюсь, не в комнате для допросов?
— Думаю, в камере — тоже вариант.
Несмешную шутку нельзя назвать шуткой — только правдой.
— Как потенциальная жертва, я бы предпочел не встречаться с ней, будь то по личным вопросам или рабочим, — искусно соврал я.
— Это полностью на твое усмотрение; хочешь — можешь отказаться. Хотя она весьма интересный человек. Чем-то на тебя похожа, — сказала она с легкой улыбкой.
Чем-то похожа на меня…
Значит, она весьма исковерканный человек.
— Разница в том, что ты только врешь, а в ее словах переплетаются и ложь и правда.
— Замечательно.
Точно исковерканная. Готов поспорить.
Я встал как раз когда оравшая из динамиков песня достигла кульминации. И тут у меня блеснула мысль, которую я не преминул озвучить.
— Неужели никто не жалуется? — спросил я, указывая на музыкальный центр.
— Не-а, — лениво ответила она, затем добавила: — Бабуля-металлюга так вообще в восторге.
То, что она в восторге, прекрасно, но постарайся, чтобы она не слишком приобщалась к этой субкультуре.
— Музыку выбирают пациенты, так что претензий обычно не бывает. Правда, когда предложений нет, ставлю на свой вкус.
— Надо же. Не припомню, чтобы вы когда-либо советовались со мной. Ни разу… Ну, мне пора идти, у меня свидание.
— Везунчик. Не хочешь поменяться планами на выходные?
— Спасибо, нет, — без колебаний отказал я. Сидеть целый день в манга-кафе у меня желания не было. Я поклонился ниже, чем обычно, и быстро поднял голову. Разворачиваясь, я чуть не споткнулся, но тем не менее спешно направился к выходу. И, уже положив руку на дверную ручку, остановился.
— Коиби-сэнсэй.
— М-м-м?
— Однажды я совершил убийство.
Она молчала. Может, не расслышала? Ну и пусть. Я повернул ручку, толкнул дверь и шагнул в коридор. Но вдруг сзади раздался голос:
— Врешь.
Не подтвердив ее заявление, я вышел из комнаты. В коридоре сидела та самая бабуля-металлюга, мурлыча под музыку несмотря на то, что вся посинела от недостатка кислорода. Представься она привидением, я бы не удивился. Рядом сидела Маю и мирно спала, не потревоженная шумом.
— …
Сначала я зашел за прописанными таблетками, потом на спине донес ее до дома. Пока не лёг, я какое-то время глядел на ее спящее лицо, размышляя над ложью, что скажу ей утром.
Девятый инцидент [задумчивое убийство]
Убийство чем-то напоминает экскурсию. Или даже путешествие. Я говорю о стадии подготовки, когда трепещет сердце. Потому, перед тем как напасть, я просчитываю каждую мелочь. А когда наконец наступает время воплотить мой план в реальность, просто доверяю тело подсознанию. Так получается стабильнее. Да, стабильнее. Люди ежедневно следуют одним и тем же моделям поведения, стремиться к стабильности для них совершенно естественно. А стабильность крайне важна при часто повторяемых мероприятиях, сопряженных со значительным риском, таких как покупка нелегальных товаров, кража или убийство. И я не исключение: в жизни мне тоже хочется стабильности. Поэтому я так жажду напарника. Вожделею его. Того, кто примет меня, каким я есть; у кого тяга убивать так же естественна, как потребность дышать. Найти родственную душу — мой главный приоритет в жизни. Годами я искал в этом сельском городке. Но распознать подходящего напарника в этом тесном мирке здравого смысла оказалось сложно. И разумеется, мои поиски не увенчались успехом. Ведь меня не интересовали те, кто убивают лишь из ненависти или только при условии, что их признают невиновными. А те, кто никогда не пожалели бы об убийстве, даже под страхом казни, или те, кто убивают по прихоти, по настроению, — вот нужные мне люди. Люди, которые держатся неких принципов. Люди, лишенные эмоций совсем или наделенные ими с избытком. Я безумно хотел повстречать человека такой породы: поболтали бы; может, даже убили бы друг друга из-за какой-то ерунды. Поэтому, приехав сюда, я решил изменить свой подход. Я решил совершить убийство. В надежде, что близкие мне по духу слетятся, как мотыльки на свет. Обернулось это катастрофой. Я стал любимцем новостных каналов, словно собака, которая могла ходить на двух лапах, или кит, выброшенный на берег. Обзови меня кто-нибудь глупым животным, я бы с радостью согласился. «Послужил» бы, повалялся бы на песке. К несчастью, в окрестности нет пляжей. Зато рек — полным-полно. Но давайте вернемся к теме… Рядом со мной улыбается мужчина, разглядывая порнографический журнал. Ну и жуткий же тип. Нет, серьезно, хватит отвлекаться… Хотел бы я знать, долго ли мне еще осталось. Понаблюдав за действиями полиции, я понял, что если сравнить ситуацию с трехминутным матчем, то у меня в запасе не меньше двух минут. Интересно, свершится ли наша судьбоносная встреча прежде, чем отведенное мне время подойдет к концу. Я положил журнал, который читал, обратно на полку и направился в отдел с бэнто.
Примечания:
1. Синтоистский храм в Фукуоке. Шутка в том, что он построен на могиле Сугавара но Мичизанэ, в честь которого и назван президент студсовета.↩
2. Отсылка к Диснейленду.↩
3. Отсылка к двум японским произведениям: «Сайко Метораа ЭЙДЗИ» и «Убийца разумов».↩
4. Сукебан: предводительница банды девушек-подростков. Отсылка к Sukeban Deka, сёдзё-манге о сукебане, вынужденной бороться с преступностью.↩
Комментариев нет:
Отправить комментарий